Летом 1811 года двенадцатилетний Пушкин с дядей Василием Львовичем, известным в то время поэтом, приехал в Петербург. В августе он выдержал приемные экзамены в новое, только что открытое учебное заведение — Лицей, который находился недалеко от Петербурга, в Царском Селе.
19 октября состоялось торжественное открытие Лицея. К парадному крыльцу большого лицейского дома подъезжали гости из Петербурга. По широкой лестнице поднимались они на второй этаж, в актовый зал. Здесь, между колоннами, стоял стол, покрытый красным сукном с золотой бахромой. По правую сторону стола в три ряда выстроились лицеисты — тридцать мальчиков в одинаковых синих мундирчиках, в белых брюках в обтяжку, в высоких сапожках. При них — директор, инспектор, гувернеры. По левую сторону стола сидели преподаватели и служащие Лицея. В зале были расставлены кресла для публики.
Долго и скучно читали манифест об открытии нового учебного заведения, потом длинную речь сказал директор Лицея. И вдруг — словно свежий ветер подул — заговорил молодой преподаватель Куницын:
«К вам обращаюсь я, юные питомцы, будущие столпы общества. Дорога чести и славы открыта перед вами... На какую бы ступень власти ни взошли вы в будущем, помните всегда.. нет высшего сана, чем священный сан гражданина».
Когда кончились речи, мальчиков по списку стали вызывать к столу. Многие уже успели перезнакомиться во время экзаменов, но теперь с новым любопытством разглядывали друг друга. Вот Пущин, спокойный, серьезный; вот милый Дельвиг; вот длинный, смешной Кюхельбекер — Кюхля; Вольховский — Суворочка, как прозвали его потом лицеисты; молчаливый Матюшкин — будущий моряк; веселый Яковлев. А вот и Пушкин — живой, курчавый, быстроглазый.
Разные по характеру, по воспитанию, какое они получили дома, мальчики вступали теперь в Лицей, чтобы провести вместе шесть лет. Пока никто из них не думал о «будущих путях» своей жизни, и вечером, когда разошлись гости, сбросив парадную одежду, они весело играли в снежки — в тот год рано наступила зима. Кругом горели в плошках огни; запушенные первым, легким снегом, стояли деревья в большом, прекрасном царскосельском парке.
Через несколько дней мальчики узнали, что домой отпускать их не будут, и только изредка, по праздникам, разрешаются свидания с родными.
Родные Пушкина жили далеко — в Москве. Он знал, что расстается с ними надолго, но не очень огорчался этим. Сердечной дружбы, семейной ласки, уюта не было в доме Пушкиных. Детей было трое: старшая — Ольга, второй — Александр и младший — Левушка, любимец семьи. Мать, Надежда Осиповна, приходилась внучкой арапу Петра I, впоследствии русскому генералу Ганнибалу. Отец, Сергей Львович, небогатый помещик, человек образованный, хорошо знал литературу, был знаком со многими русскими писателями и сам немного писал. Дядя, Василий Львович, брат отца, был известным поэтом того времени. В доме у Пушкиных бывали писатели — Николай Михайлович Карамзин, Иван Иванович Дмитриев, молодой поэт Василий Андреевич Жуковский.
В семье Пушкиных все увлекались литературой, поэзией, даже дети пробовали писать стихи.
«Пушкины жили весело и открыто, и всем домом заведовала больше старуха Ганнибал, очень умная, дельная и рассудительная женщина... — вспоминала позднее одна знакомая Пушкиных, которая со своими девочками ездила к ним на танцевальные уроки.— Старший внук ее, Саша, был большой увалень и дикарь, кудрявый мальчик лет девяти или десяти, со смуглым личиком, не скажу чтобы приглядным, но с очень живыми глазами, из которых искры так и сыпались. Иногда мы приедем, а он сидит в зале в углу, огорожен кругом стульями: что-нибудь накуролесил и за то оштрафован, а иногда и он с другими пустится в плясы, да так как очень он был неловок, то над ним кто-нибудь посмеется, вот он весь покраснеет, губу надует, уйдет в свой угол и во весь вечер его со стула никто тогда не стащит: значит, его за живое задели, и он обиделся, сидит одинешенек».
Рассказывают, что Александра не очень любили родители, но очень любила и жалела бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал. Еe беспокоил неровный характер внука; беспокоило, что учился он не всегда прилежно, хоть и был умен не по годам. Мальчик также был нежно привязан к бабушке, учился у нее русской грамоте, а когда стал постарше, то жадно слушал ее рассказы о русской старине, о Петре I, о своем прадеде Ганнибале.
За детьми ходила няня Арина Родионовна — крепостная крестьянка. Она знала много народных русских песен, сказок и была замечательной рассказчицей.
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь:
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь... — так ласково писал Пушкин много лет спустя в стихотворении, посвященном своей старой няне.
Зимой Пушкины жили в Москве, а на лето переезжали в сельцо Захарово, которое находилось верстах в сорока от Москвы, недалеко от Звенигорода. Иногда Надежда Осиповна с маленькими детьми оставалась в Захарове и на всю зиму.
Очень скромный барский дом с флигелями стоял на холме, к реке спускался сад - старый, запущенный, с тенистыми аллеями. Дети обычно жили во флигеле с гувернантками и няней, а родители располагались в главном доме.
Пушкину было лет семь, когда он в первый раз попал в деревню. Ему все здесь нравилось — просторы полей и лесов, старые клены и липы в саду, первые дни поздней осени и ясное, прозрачное утро зимы...
Нравились ему крестьянские ребятишки, деревенские хороводы, песни, пляски. Но он видел, что жили деревенские дети не так, как он и его родные; избы у них были маленькие, дымные, грязные, и одеты они были по-другому — не так, как он сам, брат Левушка, сестра Ольга. У сестры Ольги были красивые кисейные платьица, открытые башмачки с бантиками; она училась танцевать. А дворовые ребятишки чистили в передней барские сапоги, ходили в лес по грибы и по ягоды для барского стола; с ними ходил часто взрослый слуга, который заставлял их петь, чтобы они не ели ягод. Во время обеда эти дети стояли за барскими стульями и ветками отгоняли мух: никто не спрашивал их, голодны ли они, да никому и в голову бы не пришло посадить их за барский стол. Ведь это были крепостные дети, которых в любое время можно было продать, обменять на щенка, котенка.
Не раз, конечно, слышал маленький Пушкин и от няни и от дворовых людей рассказы о самодурах-помещиках, которые засекали насмерть крепостных детей.
Няня рассказывала и о своей молодости, о своей жизни. Мальчик Пушкин ко всему прислушивался, приглядывался, все примечал — он, казалось, копил все эти впечатления детства для будущей своей работы.
Зимой в Москве жизнь была совсем другая. Няню сменял дядька Никита Тимофеевич Козлов. Крепостной человек Пушкиных, Козлов умел читать, даже сочинял стихи и был очень привязан к своему барчуку. Вдвоем они совершали далекие прогулки по Москве и ее окрестностям, смотрели, как живут люди в городе, узнавали Москву - ее бульвары, площади, закоулки. Иногда заходили в Кремль, проходили мимо старого Кремлевского дворца, видели тюрьму — знаменитую яму,— куда сажали людей, которые не платили своих долгов. Рядом с тюрьмой было здание Монетного двора, в котором два месяца сидел в заключении прикованный к стене Емельян Пугачев, и, может быть, Никита Козлов рассказывал о нем мальчику Пушкину. Весело и страшно было взбираться на колокольню Ивана Великого и смотреть сверху на «белокаменную Москву» — мать городов русских.
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось! — писал много лет спустя поэт Пушкин.
С самого раннего детства начались для него и первые неприятности — гувернантки и гувернеры, как он вспоминал позднее. В то время в дворянских семьях приглашали к детям иностранных гувернеров-воспитателей, и в семье Пушкиных их перебывало немало. В большинстве это были люди невежественные, плохие воспитатели, и у Пушкина с ними не было никаких дружеских отношений. Но они выучили его французскому языку, на котором говорили в его семье и в других дворянских семьях. К семи годам он уже превосходно говорил и читал по-французски и по-русски. У отца была большая библиотека, и маленький Пушкин очень много времени проводил за чтением.
Незаметно прошло детство, и вот Пушкину уже двенадцать лет. Дядя Василий Львович привез его в Петербург, в Лицей. Отныне Лицей заменит ему дом, семью.
Дом лицейский огромный, четырехэтажный. В нижнем этаже живут преподаватели, служащие; во втором — столовая, больница с аптекой, актовый зал, канцелярия; в третьем — классы, зал для отдыха после занятий, физический кабинет, комната для газет и журналов, библиотека. Наверху, на четвертом этаже, комнаты мальчиков — у каждого своя, маленькая, и все комнаты одинаково обставлены: железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, умывальник. На конторке — чернильница и подсвечник со щипцами.
В прекрасных садах Царского Села, под вековыми липами, на зеленых лужайках, у берегов Большого озера лицеисты гуляли, и часто на одной из скамеек парка сидел мальчик Пушкин.
Начались занятия, потекла размеренная лицейская жизнь. «Мы скоро сжились, свыклись. Образовалась товарищеская семья, в этой семье — свои кружки; в этих кружках начали обозначаться, больше или меньше, личности каждого; близко узнали мы друг друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи на всю жизнь»,— вспоминал позднее Пущин.
Случайно комната Александра Пушкина, номер четырнадцать, оказалась рядом с комнатой Ивана Пущина — Жанно, как называли его лицеисты. Как часто, когда все в Лицее уже спали, мальчики вели вполголоса через невысокую перегородку задушевные разговоры. Они говорили обо всем: о каком-нибудь «вздорном случае» дня, о товарищах, об учителях, о войне, которая началась вскоре после открытия Лицея. Пущин был старше Пушкина на один год. Рассудительный, справедливый, он не раз успокаивал вспыльчивого, быстрого в своих суждениях и поступках Пушкина, которого полюбил душевно, навсегда. А за стеной по коридору шагал дежурный дядька, изредка постукивал в дверь и призывал к порядку.
Среди преподавателей были молодые профессора, такие, как Галич, Куницын. Они держали себя с лицеистами просто, говорили с ними как с равными, как с младшими товарищами, старались внушить им мысли о равенстве людей, о справедливости, о долге гражданина. Недаром обоим вскоре запрещено было преподавать, а лекции Куницына царское правительство приказало сжечь. Пушкин всегда с благодарностью вспоминал Куницына. «Он создал нас, он воспитал наш пламень»,— писал он в своих стихах.
Началась Отечественная война 1812 года. Вся Россия, от мала до велика, поднялась на борьбу с иноземными захватчиками. Лицеисты жадно, с тревогой следили за военными событиями, читали газеты. Они знали, что Василий Андреевич Жуковский — один из самых любимых тогда поэтов — пошел добровольцем в действующую армию. Все они, конечно, читали его стихотворение «Певец во стане русских воинов», которое было напечатано в журнале и в 1813 году вышло отдельной книжкой.
Лицеисты прислушивались ко всякому известию, связанному с войной. Они знали и, может быть, сами были свидетелями того, как в театре каждый стих, каждое слово о войне вызывало целую бурю рукоплесканий. Так, например, рассказывали, что во время представления один из зрителей, видя, как на сцене приносят в дар отечеству свое имущество, бросил на сцену свои последние деньги. А знаменитая актриса Семенова, узнав во время спектакля о новой победе русских войск, выбежала на сцену и закричала: «Победа! Победа!» Этих слов ни в пьесе, ни в роли ее не было.
Басни Крылова, посвященные войне — «Ворона и Курица», «Кот и Повар», «Обоз»,— переходили из рук в руки, выучивались наизусть, и лицеисты их, конечно, очень хорошо знали. Дошел, вероятно, до лицеистов и специально выпущенный «Подарок детям в память 1812 года». И дети и взрослые тогда с одинаковым увлечением смотрели замечательные карикатуры, читали остроумные подписи к ним художника Теребенева. 0 нем говорили все. Это был тогда один из первых художников, который сделал множество рисунков и карикатур о войне. Среди них были рисунки, особенно волновавшие молодежь. Так, на одном из рисунков Теребенев изобразил русского крестьянина в тот момент, когда он поднял топор, чтобы отрубить себе руку с ненавистным клеймом Наполеона, — это клеймо накладывалось на пленных при зачислении их во французскую армию.
Статьи в газетах, басни Крылова, рисунки Теребенева, пример взрослых, уходивших на войну,— все это глубоко волновало лицеистов, будило в них высокие патриотические чувства. В двенадцать — четырнадцать лет они чувствовали себя настоящими гражданами своего отечества. Каждому из них казалось, что именно там, на поле брани — под Бородином, в Москве, в войсках, которые громили и обращали в бегство французов, — лежит для негo та дорога чести и славы, о которой говорил любимый учитель Куницын.
Мимо Лицея проходили на войну гвардейские полки, в которых у лицеистов были родные и знакомые.
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас...
Казалось, что учиться в то время, когда отечество в опасности, невозможно. До лицеистов доходили слухи, что во многих учебных заведениях старшие учащиеся группами подавали заявления о том, что не могут учиться, и часто уходили — вернее, убегали — на войну.
В Лицее занятия продолжались своим чередом. Пушкину все давалось легко, но учился он неровно и очень не любил математику. Как-то в математическом классе вызвали его к доске и задали алгебраическую задачу. Он долго переминался с ноги на ногу и писал какие-то формулы.
«Что же вышло? Чему равняется икс?» — спросил наконец преподаватель.
«Нулю», — улыбаясь, ответил Пушкин.
«...У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи».
Но случалось, что тот же преподаватель математики изгонял его из класса, когда, забыв об уроке, Пушкин весь углублялся в чтение посторонних книг. По этому поводу лицеисты даже песенку сочинили:
А что читает Пушкин?
Подайте-ка сюды!
Ступай из класса с богом,
Назад не приходи!
Читал Пушкин очень много как на русском, так и на французском языке. За это товарищи прозвали его «французом», на что он во время войны особенно сердился. Из произведений русских писателей он увлекался тогда стихами Державина, Жуковского, Ломоносова, Батюшкова, читал комедию Фонвизина «Недоросль», только что вышедший сборник басен Крылова и много других книг. В Лицее была большая, хорошая библиотека.
«Все мы видели,— рассказывал позднее Пущин,— что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это часто бывает в те годы».
В Лицее Пушкин встретил товарищей, которые, как и он, интересовались литературой, писали стихи. У Пушкина страсть к поэзии проявилась очень рано. Еще дома по вечерам, когда он долго не мог заснуть и его спрашивали: «Что ты, Саша, не спишь?» — он отвечал: «Сочиняю стихи». Ему было тогда лет семь-восемь.
Очень скоро среди лицеистов образовались литературные кружки, стали издаваться рукописные журналы, и Пушкин принимал участие во всех лицейских журналах: писал стихи, песни, сочинял эпиграммы. На уроках литературы, или словесности, как тогда говорили, задавались часто сочинения, которые можно было подавать и стихами и прозой. Особенно отличался на этих уроках Пушкин — он, казалось, и думал стихами.
Однажды преподаватель дал тему классного сочинения «Восход солнца», и один из товарищей Пушкина ничего не мог придумать, кроме фразы: Грядет с заката царь природы...
Пушкин, не задумываясь, тут же подсказал ему:
И изумленные народы
Не знают, что им предпринять
— Ложиться спать или вставать.
«Не только в часы отдыха от ученья в рекреационной зале, на прогулках, но нередко в классах и даже в церкви ему приходили в голову разные поэтические вымыслы, и тогда лицо его то хмурилось необыкновенно, то прояснялось от улыбки, смотря по роду дум, его занимавших, — рассказывал один из товарищей Пушкина. — Набрасывая же мысли свои на бумагу, он удалялся всегда в самый уединенный угол комнаты, от нетерпения грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя написанное».
Лицеисты были очень горды, когда в 1814 году в журнале «Вестник Европы» появилось первое напечатанное стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу», обращенное, вероятно, к Кюхельбекеру. Стихотворение это Пушкин подписал так: Александр Н.к.ш.п.
Весной этого года в Петербург переехала семья Пушкиных, и теперь родители иногда навещали сына, даже как-то на праздники брали его домой. Брат Левушка поступил в Благородный пансион при Лицее, и с ним Пушкин видался еще чаще. Левушка очень любил старшего брата, знал наизусть все его стихи и был очень доволен, когда узнал, что к Саше в Лицей приходил сам Жуковский.
Жуковский действительно пришел познакомиться с Пушкиным и писал об этом поэту Петру Андреевичу Вяземскому: «Я сделал еще приятное знакомство! с нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Царском Селе. Милое, живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности...Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет». С тех пор Жуковский приходил иногда один, а как-то пришел с писателем Карамзиным, в другой раз — с Вяземским. Он любил читать свои стихи Пушкину, и те строки, которые Пушкин не мог сразу запомнить, Жуковский уничтожал или переделывал.
В январе 1815 года, когда лицеисты переходили на старший курс, состоялся публичный экзамен. Пушкин читал новое свое стихотворение — «Воспоминания в Царском Селе». На экзамене присутствовал поэт Гаврила Романович Державин; стихи его хорошо знали и любили в Лицее.
«Державин был очень стар... Экзамен наш очень его утомил...— вспоминал позднее Пушкин. — Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился... Наконец вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли...»
Отечественная война кончилась. Русский народ победил. С надеждой на лучшую жизнь возвращались на родину русские солдаты, все те крепостные крестьяне, которые забыв свои крепостные цепи, самоотверженно сражались за Россию. Что же их ожидало на родине? Цепи еще более жестокие, жизнь еще более тяжелая. «Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа», — говорили они. Россией управлял Аракчеев - царский любимец. Но чем труднее жилось народу, чем больше свирепствовал Аракчеев, тем шире разливалась волна крестьянских восстаний по всей стране, тем чаще отказывались крестьяне работать на помещиков. Для борьбы с самодержавием и крепостничеством лучшие люди из передового дворянства организовывали первые тайные политические общества.
В те годы в Царском Селе стоял гусарский полк, вернувшийся с войны. Среди офицеров этого полка было много образованных, передовых людей. Служил здесь Петр Яковлевич Чаадаев — писатель, философ, человек очень образованный, будущий член тайногo политического общества.
Лицеистам старших курсов разрешалось посещать знакомых в Царском Селе, и Пушкин бывал у Карамзиных, которые обычно жили здесь летом. У них познакомился он и сблизился с Чаадаевым, который пригласил его к себе в полк. Вместе с друзьями - Пущиным, Кюхельбекером — Пушкин стал бывать у Чаадаева в кружке гусарских офицеров. Буйная, веселая пирушка часто сменялась здесь вольными разговорами о политических событиях, чтением запрещенных книг, горячими спорами. Юноша Пушкин жадно ко всему прислушивался, но он не знал, что товарищи его по Лицею, Вольховский и Пущин, уже вступили в Союз спасения - первоначальную организацию будущих декабристов.
В стихах, которые Пушкин писал в эти годы, нашли свое отражение и эти споры, и вольные мысли, и мечты о счастье и свободе родины. Так, в шестнадцать лет Пушкин написал стихотворение «Лицинию», в котором есть такие строки: «Я рабство ненавижу...»; «Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода; во мне не дремлет дух великого народа».
Правда, в стихотворении говорилось о древнем Риме и древних римлянах, но главная мысль его заключалась в том, что государство может жить только тогда, когда у граждан есть свобода, и что гибнет оно от рабства и деспотизма. Ясно, что так чувствовал и так думал сам молодой поэт о своей родине, о России.
Подходили к концу лицейские дни. Открывая Лицей для детей из дворянских семей, царь Александр I хотел подготовить их для будущей государственной службы, воспитать верных себе слуг. Но он жестоко ошибся. Лицей не оправдал его надежд.
Подрастая, лицеисты все больше интересовались вопросами общественно-политической жизни, все больше набирались вольного духа. В стенах Лицея выросли будущие декабристы: Пущин, Кюхельбекер, — люди «с душою благородной, возвышенной и пламенно свободной».
Наступил день выпуска лицеистов.
Разлука ждет нас у порогу,
Зовет нас дальний света шум,
И каждый смотрит на дорогу
С волненьем гордых, юных дум...
Расставаясь, лицеисты решили встречаться каждый год 19 октября — в день открытия Лицея. И никогда потом Пушкин не забывал отметить этот день. В будущем со многими товарищами разошлись у Пушкина пути, но навсегда крепкая дружба связала его с Пущиным, с поэтом Дельвигом, с Кюхельбекером.
В характере Пушкина, как говорили, «была одна удивительная черта — умение душевно привязываться к симпатичным ему людям и привязывать их к себе». С этим уменьем душевно привязываться к людям, с душой открытой, взволнованной и мятежной вступил Пушкин в жизнь. Он был уже признанным поэтом не только в Лицее. Стихи его часто переписывались и распространялись в списках. Незадолго до окончания Лицея он вступил в литературное общество «Арзамас», которое объединяло наиболее передовых писателей того времени. Здесь каждому члену общества давали какое-нибудь прозвище; Пушкина прозвали «Сверчком».
Заботливо, бережно относились к Пушкину с самого начала его творческого пути русские писатели — все те, которым дорога была русская литература. Они следили за его успехами, радовались его славе. Пушкин часто называл своими учителями в поэзии Державина, Жуковского, но очень рано нашел он свой, особый путь.
По окончании Лицея Пушкин поселился в Петербурге у своих родителей. Они жили в отдаленной части города, у Калинкина моста, в небольшой квартире. Пушкину выделили маленькую, невзрачную комнату, и он не любил приглашать к себе гостей. Очень скоро поступил он на службу чиновником в Коллегию иностранных дел и получил чин коллежского секретаря. Он сшил себе широкий черный фрак по тогдашней моде и купил шляпу с прямыми полями. Служба мало интересовала его. Он увлекался театром, балами, завел много новых знакомств, стал членом разных литературных обществ и тогда же вступил в кружок «Зеленая лампа».
Кружком тайно руководили члены политического общества, будущие участники восстания 14 декабря. Здесь, так же как и в кружке гусарских офицеров, читалась запрещенная литература, велись споры о будущем устройстве России, о свободе. Нередко Пушкин читал в кружке свои стихи.
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок. - говорил он в оде «Вольность», написанной в первый год после окончания Лицея. В пламенных строках своей оды он призывал бороться с тиранами, восстать против них:
Тираны мира! трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор—
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы...
В другом стихотворении, «Деревня», восхищаясь русской природой, тишиной ее полей, светлыми ручьями, холмами и нивами, он говорит о том, что он, «друг человечества», не может всем этим наслаждаться:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца
Тверже, определеннее в этих стихах мысли, мечты молодого Пушкина. Страстно восстает он против самодержавия и крепостничества, против того, что было в то время самым большим злом в России, с чем начинали бороться члены первых тайных обществ — будущие декабристы.
О, если б голос мой умел сердца тревожить! — говорил Пушкин. И, может быть, не совсем еще ясно понимал, как глубоко тревожит его голос сердца всех лучших русских людей, с какой надеждой и верой в будущее повторяют они строки из его послания «К Чаадаеву»:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Понятно, что политические стихи Пушкина, в которых с такой силой звучали свободолюбивые, гневные строки, никто бы не разрешил печатать. Но эти стихи знали по всей России, заучивали наизусть, составляли даже целые рукописные сборники, несмотря на то что за переписку и хранение пушкинских стихов людей преследовали. Якушкин, будущий декабрист, как-то прочел Пушкину одно из ненапечатанных его стихотворений. Пушкин очень удивился, откуда он его знает, и Якушкин сказал ему, что многие пушкинские стихи, такие, как «Деревня», «Кинжал», послание «К Чаадаеву» и другие, известны очень широко, а в армии нет ни одного грамотного прапорщика, который не знал бы их наизусть. Пушкин очень радовался этому, и, когда однажды ему попалось рукописное собрание собственных стихов, он, как рассказывают, целую неделю носился с ним и всем показывал.
Многие стихотворения Пушкина и при его жизни и много позднее запрещали помещать в учебниках и хрестоматиях. Грузинский поэт Акакий Церетели вспоминал, что когда на уроке русского языка один из учеников спросил, что писал Пушкин, кроме того, что помещено в учебнике, то «учитель до того перепугался, что вскочил с места и, заткнув уши, стал кричать: «Меня тут не было, я ничего не слышал, и ты ничего не говорил...» — И выскочил за дверь».
Но наряду с такими преподавателями были в царской России и честные, хорошие учителя, которые рассказывали детям правду о жизни крепостной России, учили их любить и понимать русскую литературу, читали им стихи Пушкина, Рылеева.
Писатель Панаев, например, рассказывает, как в гимназии, где он учился, учитель русского языка читал Пушкина, но при этом говорил: «Вы, однако, господа, не рассказывайте о том, что здесь говорится, вашему начальству». И, конечно, никому из учеников и в голову не пришло доносить.
В год окончания Лицея друг Пушкина, Иван Иванович Пущин, вступил в тайное политическое общество, и первой его мыслью было сказать об этом Пушкину, но и он и другие друзья Пушкина не сделали этого. Они знали, что впереди ждет их суровая участь, и слишком дорожили жизнью поэта, чтобы подвергать ее такой опасности. Все они хорошо понимали, что он с ними и что стихи его выражают их чувства и мысли.
«Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает»,— сказал царь Александр I, которому его шпионы доносили о все растущей популярности Пушкина.
Пушкину грозила ссылка в Сибирь. Друзья хлопотали за него; наказание было смягчено: Пушкина отправили в маленький глухой городок Екатеринослав (теперь Днепропетровск) на службу в канцелярию генерала Инзова — наместника Бессарабии.
Ранним майским утром 1820 года Пушкин уезжал в ссылку. У подъезда стояла дорожная коляска. Старый слуга Никита Козлов вынес чемоданы и сел на козлы рядом с ямщиком — он уезжал вместе с Пушкиным.
Пушкин велел ехать не к заставе, а на Мойку, в Демутов трактир, где жил Чаадаев, — он хотел проститься с ним. Но Чаадаев спал, и Пушкин не стал его будить...
«Мой милый, я заходил к тебе, но ты cпал; стоило ли будить тебя из-за такой безделицы», — писал он потом. Поехали дальше за Дельвигом и вместе с ним выехали за заставу. Дельвиг проводил их до Царского Села, где они еще так недавно жили и учились. Здесь они молча обнялись и простились.
В это время в петербургской типографии печаталась первая большая поэма Пушкина, «Руслан и Людмила», которую он начал еще в Лицее.
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Как легко, как свободно ложатся строки одна за другой, как весело читать эту поэму, в которой так много жизни, радости, которая написана таким простым, сильным и ясным русским языком и вся пронизана русским духом. До Пушкина никто так не писал. «Он ввел в употребление новые слова, старым дал новую жизнь»,— говорил позднее Белинский. А Жуковский, который с восхищением следил за развитием чудесного таланта Пушкина и нежно любил его, подарил ему свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила».
Наконец путь окончен — и Пушкин в Екатеринославе. Не успел приехать, как поехал кататься на лодке по Днепру, выкупался и схватил жестокую лихорадку. В это время через Екатеринослав на Кавказ прoезжала семья героя Отечественной войны 1812 гoдa генерала Николая Николаевича Раевского. Сыновья Раевского знали Пушкина, были дружны с ним. Узнав, что он в Екатеринославе, они разыскали его в дрянной избенке, на дощатом диване, бледного и худого. С разрешения генерала Инзова, Раевские увезли поэта с собой на Кавказ, и там Пушкин стал быстро поправляться. Он был счастлив; ему нравилось милое семейство Раевских, свободная, беспечная жизнь, южная природа, горы, море.
Но надо было возвращаться к месту службы. За время путешествия Пушкина по Кавказу канцелярия генерала Инзова переехала в Кишинев — маленький городок в Молдавии, куда в сентябре прибыл и Пушкин.
Опять новые места, новые люди.
Около трех лет пробыл Пушкин в Кишиневе. Жил он в доме своего начальника Ивана Никитича Инзова, человека доброго, прямого, честного. Инзов полюбил его, как сына, и Пушкин тоже привязался к нему. Службой Инзов его не обременял, Пушкин многo ездил, навещал знакомых; однажды несколько дней провел в цыганском таборе в молдавских степях. Он присматривался к жизни молдавского народа, записывал молдавские песни, сказания, занимался историей, философией, много писал. Здесь, в Кишиневе, были созданы такие стихи, как «Песнь о вещем Олеге», «Узник», стихотворение «Кинжал», в котором он прямо призывал к борьбе самовластием. Здесь же написаны поэмы: «Кавказский пленник», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан», начата поэма «Цыганы», роман в стихах «Евгений Онегин».
И, еще не напечатанные, эти южные поэмы Пушкина расходились, как и стихи его, в списках. Долгие годы во многих домах хранились заветные тетради пушкинских стихов. Об этом мы узнаем по воспоминаниям разных людей.
Так, поэт Полонский рассказывает, как однажды — это было за несколько лет до смерти Пушкина — он нашел в книжном шкафу у одних знакомых небольшую рукописную тетрадь, озаглавленную: «Братья разбойники». «Я стал читать:
Не стая воронов слеталась
На груды тлеющих костей,
За Волгой, ночью, вкруг огней
Удалых шайка собиралась.
Пораженный увлекательностью и новизной стихов, я все забыл. Это было мое первое знакомство с Пушкиным».
На юге шире и крепче стали связи Пушкина с будущими декабристами. Он познакомился с руководителем тайного Южного общества полковником Пестелем, бывал на собраниях, принимал участие в беседах и спорах, все еще не зная о существовании тайного общества. Члены его и здесь, так же как в Петербурге, не хотели подвергать опасности жизнь любимого поэта. А Пушкин был по-прежнему резок и неосторожен, смело и откровенно высказывал свои мысли, писал эпиграммы. «Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство», — доносил царский шпион.
Друзья в Петербурге выхлопотали ему разрешение на перевод в большой приморский город — Одессу. Новый начальник Пушкина, граф Воронцов, невзлюбил его за независимость, с которой он держался. Для него Пушкин был мелкий чиновник, сосланный для исправления, а не поэт, имя которого все передовые люди произносили с любовью и уважением. Но надежды на исправление не оправдывались. Воронцов доносил об этом в Петербург и просил избавить его от Пушкина.
А Пушкин писал одному из друзей: «Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение». Да, Пушкин являлся с требованием на уважение. Так было всегда, всю жизнь. И пусть он сейчас в изгнании, пусть труден его путь, но требование на уважение — это его право, право гражданина, поэта, писателя.
Пушкин не раз встречался с людьми, которые знали множество его стихов, не раз видел свои стихи в рукописных списках, и каждый раз его волновал и радовал вид истрепанной тетрадки или небольшого клочка бумаги, исписанных разными почерками.